вас поведу. К Корецкому. Сам он прийти не может.
— Ну да, понимаю, — решила вслух панна Юзефа, — он не может оставить девочку и боялся привести её сюда. Это хорошо с его стороны.
— Так вы пойдёте?
Панна Юзефа подумала и спросила:
— Это за городом или тут где-нибудь, в городе?
— Тут, в городе, близко, — успокоил её Пыж, — пешком легко пройти.
Было утро, местность была самая людная во всём городе. Поэтому панне Юзефе нечего было бояться. Да и, кроме того, она всегда могла остановиться и не пойти, если б место, куда её звали, оказалось слишком подозрительным.
Она надела мантилью и шляпу, опустила вуаль и отправилась вслед за Пыжом.
Они сделали несколько поворотов по улицам (он шёл впереди, она сзади, как будто не было между ними ничего общего) и подошли к трёхэтажному дому.
Панна Юзефа сейчас же узнала этот дом. Он принадлежал Валерьяну Дмитриевичу Тропинину и здесь, между прочим, была небольшая литография, поставлявшая ярлыки на фабрику Тропинина. Остальное население дома составлял торговый и мастеровой люд. Со стороны улицы два этажа были заняты магазинами.
Пыж повернул в ворота этого дома.
— Разве здесь? — спросила панна Юзефа, нагоняя его воротах.
— Здесь, — ответил Пыж.
Им повстречался дворник и, узнав панну Юзефу, поклонился ей.
Это окончательно убедило её, что она в полной безопасности и может следовать за Пыжом.
Они перешли большой первый двор, миновали вторые ворота, затем, через второй двор и маленький узкий закоулок, очутились у двери в тот самый подвал, где проживал у Пыжа Корецкий и куда они проникали с другой стороны — через огород и забор.
Хотя панна Юзефа и чувствовала себя в безопасности, потому что этот дом принадлежал Валерьяну Дмитриевичу Тропинину, но всё-таки её сердце сжалось, когда она входила в подвал.
Войдя, она увидела лежавшего на топчане Корецкого, покрытого новым байковым одеялом.
У его изголовья стояла табуретка со стеклянками разных медикаментов.
Корецкий был очень бледен. Голова его неподвижно лежала на подушке. Подушка была удобная, с чистой хорошей наволочкой.
Эта чистота постели и медикаменты несколько успокоили панну Юзефу.
Она не успела ещё решить, как было бы лучше: чтобы ушёл провожатый, приведший её сюда, или, напротив, остался. Но Пыж сам решил этот вопрос: он ушёл.
Панна Юзефа оглянулась и увидела, что она одна с Корецким в подвале.
В это время Корецкий открыл глаза, взглянул на панну Юзефу и узнал её. Мертвенная бледность его лица делала это лицо более симпатичным и похожим на то, каким его знала Юзефа. Губы его судорожно шевельнулись, и он не сразу, с усилием выговорил:
— Умру…
— Что с вами? — спросила его панна Юзефа. — Что всё это значит? Почему вы лежите? Почему эти лекарства?..
— Это значит, что я умру…
— Но ведь вчера ещё я видела вас… вы были здоровы…
— А сегодня… вот… — и он не договорил.
— Что же случилось?..
— Один удар ножа — и всё…
— Вы ранены?
— И, говорят, насмерть!.. Да и сам я это чувствую… Я поэтому и призвал вас… Спасибо, что пришли…
— Я не знала, что с вами случилось несчастье! Я думала, что вы меня зовёте для дочери!
— Да… я вас и призвал для дочери… именно для неё… Мы с вами были плохие родители, панна Юзефа… я был дурной отец… вы были мать ещё хуже… Впрочем, может быть, и я был хуже… но бедная девочка, чем же она виновата?.. Хорошо ещё, что нашёлся добрый человек, который приютил её, взрастил… полюбил… и пожалел… А ведь без него пропала бы она… панна Юзефа!.. И как вы мне тогда подкинули её?..
— Ну, оставим прошлое! — остановила его панна Юзефа.
— Да… оставим… — продолжал Корецкий. — Надо спешить… о настоящем… и о будущем… в будущем вы уже не оставляйте её… заботьтесь о ней… заслужите пред нею свою и мою вину… потому что я уже не смогу это сделать… Со мной уже кончено… Пусть она не очень… того… клянёт своего отца… а главное… пусть никогда она не узнает… что её отец… был виноват… Да и не был я виновен… я ведь помогал только… Правда, я кинулся к её велосипеду… и свалил её… но он задушил её… Он её убил… а потом… мы вместе отнесли её к реке.
Панна Юзефа нагнулась к Корецкому. Она ничего не понимала, не могла уловить связь в его словах и думала, что у него начинается болезненный бред.
— Да, да, хорошо! — проговорила она. — Только какой велосипед? Про кого это вы?..
— Да… вы этого ещё не знаете, но я уже признался во всём и всё рассказал: Ромуальд-Костровский не виноват… я про вашу воспитанницу говорю… про дочь фабриканта Тропинина…
Панна Юзефа глубоко забрала в себя воздух, вытянулась и почти безумными глазами уставилась на Корецкого. Бледная, как смерть, она задвигала посиневшими губами, задёргала головой и замахала рукой, как будто хотела отстранить от себя что-то надвигавшееся на неё.
— Нет! — отступая, судорожно захрипела она. — Нет!.. Ты убил свою дочь!.. Свою дочь!.. Ведь это была не Тропинина, а твоя и моя дочь… Я подменила ребёнка… и ты… ты… отец… убил её!..
Она зашаталась, упала на землю и стала биться в страшных истерических рыданиях, перемешанных с диким, отчаянным хохотом.
Дверь в боковой стене подвала отворилась и из неё вышли Пыж, Козодавлев-Рощинин, камердинер Влас Михайлович и Валерьян Дмитриевич Тропинин. Он, стоя рядом, за дверью, слышал всё!
Козодавлев-Рощинин достиг своего вполне.
Он представил Тропинину полное и неоспоримое доказательство, что его дочерью была не убитая и похороненная Лиза, а живая и благополучно здравствовавшая Маничка.
XXXIX
Да, это сделал Козодавлев-Рощинин и не кто другой, как он нашёл тайну запутанного дела.
Если кто-нибудь раньше уже сделал то, что было невдомёк Корецкому, то есть узнал в оборванце Ерше комика Козодавлева-Рощинина, тот не ошибся.
Оборванец Ёрш был не кто иной, как переодетый Козодавлев-Рощинин, а его товарищ Пыж — актёр-простак Волпянский, с которым Рощинин подружился и сблизился после того, как они вместе ходили покупать пять пудов синей краски.
Роли у них были распределены таким образом, что, пока Козодавлев-Рощинин, под видом Ерша, ходил и распутывал запутанные нити сложного дела, Волпянский, в качестве Пыжа, должен был наблюдать за Корецким и в случае чего оберегать от него Маничку.
Он это и сделал с удивительною находчивостью, когда одурачил не только Корецкого, но и панну Юзефу.
Пришедший ему в голову рассказ про «глаз», то есть про сыщика, и комедия, разыгранная якобы на проходном дворе, были положительно
